Соловей, как и его новая знакомая, без малейших усилий одним большим пальцем сшибает с бутылки жестяную крышку. Прихлебывает отраву и чуть не давится: такая бурда – но заставляет себя проглотить. Морщится.

– Как ты это пьешь вообще? – спрашивает он у Эвелины.

Та пожимает плечами, но ответить не может: она и бутылочное горлышко на этот вечер стали одним целым. Вскоре в дело идет и порция Соловья, которую он отдает с нескрываемым облегчением.

– Смотри, сопьешься. – Его тон теплеет: эта странная девчушка довольно быстро отвлекла его от мрачных мыслей, а теперь он и вовсе почти забыл, из-за чего был расстроен.

– Чин-чин, – хихикает Эля, аккуратно сталкивая пустые бутылки друг с другом. – Слушай, теперь, когда мы выпили и стали ближе друг к другу, могу я тебя кое о чем спросить?

Соловей не может понять: она над ним издевается или просто глупая? Взяла, увязалась, трещала всю дорогу без остановки, а теперь, что, думает, стали друзьями навеки?

– Попробуй.

Начало девятого, а уже так темно. В полумраке едва можно разглядеть эту маленькую пташку с острым клювиком. Девушка наклоняется вперед, упирается локтями в коленки и кладет подбородок на раскрытые ладони. Смотрит куда-то вперед, склонив голову набок в искреннем любопытстве.

Он бы с такой встречаться не стал, слишком мелкая. Что за странный стереотип о том, что здоровым мужикам нравятся миниатюрные барышни? Вместо желания защищать очень быстро материализуется страх элементарно не раздавить.

– Почему ты так живешь?

Он ждет чего угодно, но только не этого.

– В смысле?

– В прямом. Что это за ночлежка с гастарбайтерами, пивасик за три рубля? Ты когда в последний раз брился-то вообще?

– А ты мне кто, – ощеривается Соловей, – мамочка?

– Доброжелатель. Ты даже не представляешь, через что мне пришлось пройти, чтобы найти тебя, так что, будь добр, раз не можешь меня любить – хотя бы прояви чуточку уважения.

Чем дольше Соловей смотрит на Эвелину, тем больше угадывает в ее полускрытом тенью профиле что-то звериное. Таких, как она, он не боится, но подобные встречи лишний раз напоминают ему о его собственной сущности. Это как единственный способ избежать собственной уродливой рожи – не смотреться в зеркало.

– Не знаю, – искренне признается Соловей. – Я вроде бы не собирался, но старый я остался так далеко в прошлом, что уже и не припомню. Семейка у меня, понимаешь ли, с прибабахом. С такими даже святой не выдержит, не говоря уже о… В общем, не важно. Я думал, все, что мне нужно, – это свобода. А в итоге вон оно как вышло – лучше бы к дереву золотой цепью приковали.

Эвелина хочет дотронуться до него, но не может заставить себя коснуться другого существа после изоляции почти в четверть века. Рука застывает в воздухе, затем возвращается обратно на колено.

Ей нечего сказать, потому что слова здесь лишние. Нарушит паузу хоть одним звуком – разобьет ценный фарфор тишины, которая бывает только тогда, когда ты наконец осознаешь и принимаешь: дальше будет только хуже.

Глеб озирается по сторонам, не зная, куда поставить сумки.

– Да хоть сюда кидай, – говорит Горыныч, открыв дверцу встроенного шкафа. – Потом как-нибудь разберетесь, а сейчас – к Леониду Палычу. Он тут у нас всем заведует, он тебя и на работу нанимает.

Холодное, скользкое чувство сожаления селится у Глеба где-то в районе желудка. Как же теперь хочется отмотать время назад, вернуться в темную квартирку на юге города и продолжать жить так, как привык. О том, что им не первую неделю грозят выселением, вспоминать как-то не хочется. Плохое, оно ведь быстро забывается, особенно когда было столько хорошего.

Та квартира располагалась на шестом этаже, оттуда можно было наблюдать за чужой жизнью, будто это телешоу. Здесь же в лучшем случае белочка заберется на дерево под окном или паучок в кровать заползет.

Общежитие в целом похоже на смесь детского лагеря и санатория. Вроде бы не по-спартански, но в то же время без излишеств. В коридоре – один рукомойник на всех. Заметив удивленный взгляд Ренаты, Горыныч пояснил девочке, что нормальные ванные у них тоже есть, причем одна на две комнаты, так что беспокоиться не о чем.

Жить придется, конечно, порознь: Ренате в женском крыле, Глебу, соответственно, в мужском. Но не это самое страшное, а то, что они оба двадцать четыре часа на семь будут окружены теми, от кого столько лет отчаянно пытались скрыться.

– В общем, я с вами дальше не пойду: мне на пост возвращаться надо. – Горыныч подтягивает свободно сидящие брюки. – Вы, главное, до учебного корпуса дойдите, а там вас Верочка подберет. – И исчезает.

Глеб выглядывает в общий коридор в поисках уже знакомой нам девочки и, не увидев ее, кричит, сложив руки в несуществующий рупор:

– Ренатка-а-а, ты где-е-е?

Из двери в противоположном крыле высовывается веснушчатый нос. Это его дочь. Даже с такого расстояния видно, что девочка невероятно довольна: улыбка так сильно натянута от уха до уха, что щеки вот-вот лопнут.

– Все путем, полет нормальный! – отзывается она.

Он давно не видел Ренату такой счастливой. Да что там давно – никогда. Обычно она преследовала его из комнаты в комнату, с немым укором наблюдая за тем, как сигарета сменяется бутылкой, а затем другой сигаретой. Сейчас она впервые на его памяти похожа на обычного подростка, который счастлив, что наконец-то будет жить без родственника-алкоголика под носом.

– Я сейчас ненадолго отойду! – кричит Глеб. – Ты там пока отдыхай.

Вымощенная плиткой дорожка от общежития к зданию школы усеяна шипящими рептилиями. Они извиваются под его ногами, постоянно рискуя быть раздавленными, но в итоге как-то уворачиваются, превращаясь в живое море, которое расступается только перед одним-единственным Моисеем.

К постоянному присутствию змей невозможно привыкнуть. Открываешь кухонный шкафчик – там тебя поджидает черная мамба, под крышкой унитаза – древесная змея. Это как если бы все ваши комплексы в один прекрасный день превратились во что-то живое, быстрое и ядовитое, и куда бы вы ни пошли, они бы повсюду отправлялись за вами.

И все же человек – удивительное создание. Он может жить с тещей в одной квартире, по доброй воле ходить к стоматологу и даже свыкнуться с ростом в семьдесят сантиметров. Так что змеи на этом фоне – так, ерунда. Тем более что развернувшийся перед Глебом вид вполне способен отвлечь от кишащих во дворе гадов.

Двухэтажное здание, сплошь из стекла и металлических конструкций, мягко говоря, завораживает. Каждое помещение хорошо проглядывается с улицы, и Глеб не может поверить своим глазам: в такой современной школе откажется работать разве что идиот. Старые места работы – от курьера до администратора в фитнес-клубе – ни в какое сравнение не идут с возможностью преподавать в таком месте.